Историк и культуролог Вячеслав Раков в очередной беседе рассказал о возможных «духовных скрепах» российского общества, о том, насколько тяжело мы все больны.
Вячеслав Михайлович, ускользающая солидарность, атомизация общества — это всё о современной России, на ваш взгляд?
— Это не только о нас. Это общемировой тренд. В то же время мы весьма заметны в русле этого тренда. Помимо слова «атомизация» применительно к современной России я употребил бы слово «разобщённость» или даже «расколотость».
Раскол наблюдается на всех уровнях нашей жизни: на экономическом (поистине скандальный, морально недопустимый разрыв между богатыми и бедными), социально-политическом («мы» и «они» — властные, чиновные верхи и фактически бесправные низы), культурном (читающие и думающие на фоне «новых неграмотных»). Сюда следует добавить идеологическую и идейную разобщённость и сопутствующее ей взаимное неприятие, доходящее до ненависти.
В основе этой общественной аномалии лежит, на мой взгляд, общая эрозия ценностей. Любое общество, как мне представляется, держит не материальный базис. Точнее говоря, под этим базисом лежит, так сказать, сверхоснование, представленное ценностями и соответствующей им «картиной мира». Ценности — «программное обеспечение» общества (цивилизации). Ценности — это «матрица», обусловливающая цивилизационную идентичность, стиль жизни и стиль мышления, привычки сознания и «структуры бессознательного», чувство исторической и культурной общности. Ценности — это то, что создаёт и питает социокультурный организм, называющийся «мы».
Распад, истончение или жёсткая фрагментация «матрицы» неизбежно ставят под вопрос существование всего социального суперорганизма. Вспомним, как гибли цивилизации: прежде всего разлагалось ценностное ядро, после чего цивилизация какое-то время влачила фантомное, лишённое внутренней структурности, существование и, наконец, исчезала.
Мы плохо понимаем, кто мы и каково наше место в глобальном целом. Мы не готовы к диалогу, не готовы слушать и тем более понимать друг друга. Наше общество поражено жестокостью и недоверием
Боюсь, что наша «матрица» оставляет желать лучшего. По крайней мере сегодня. Мы по-разному определяем ценностную природу нашей цивилизации: в нашем общественном сознании она двоится и троится. Мы плохо понимаем, кто мы и каково наше место в глобальном целом. Мы не готовы к диалогу, не готовы слушать и тем более понимать друг друга. Наше общество поражено жестокостью и недоверием (более 80% населения России не доверяют друг другу).
То есть единство людей относительно тех или иных ценностей повышает уровень доверия, а чем дифференцированнее ценности…
— Нет, здесь всё сложнее: история не укладывается в вербальные формулы. Безусловно, единство по поводу базовых ценностей повышает уровень доверия или, как ещё говорят, уровень социального капитала. Единство, если упрощать, лучше разобщённости. В то же время есть единство и единство. В определённых обстоятельствах оно может подавлять живое многообразие. И тогда перед нами окаменевшая, ригидная матрица, не способная творчески отвечать на вызовы истории. Начиная с эпохи современности, цивилизационные ценностные основания постепенно становятся более дифференцированными и сложными. Первый и пока лучший пример такого рода — Запад, где традиционные ценности дополняются современными (личность, рациональность, права человека, демократия, гражданские свободы, социальный и научный прогресс…).
Ценностное многообразие, однако, может стать избыточным, и в этом случае «матрица» распадается на независимые сегменты. Это приводит в конце концов к утрате цивилизационной идентичности и к торжеству хаоса, способного породить гражданскую войну или тот же социокультурный раскол.
Понятно, что лучший вариант — единство во множестве (или множество в единстве). Но это легко сказать. Достичь такого желаемого итога непросто. Для этого общество должно как минимум понимать, что мы все мы в одной лодке
Понятно, что лучший вариант — единство во множестве (или множество в единстве). Но это легко сказать. Достичь такого желаемого итога непросто. Для этого общество должно как минимум понимать, что мы все мы в одной лодке, и потому договариваться лучше, чем воевать. Ещё лучше — осознать, что ничего другого (кроме как договариваться) нам не остаётся.
Сейчас проблема консолидации российского общества, я думаю, уже очевидна для многих. Вопрос в том, как она будет решаться. Наиболее простой (и быстрый) вариант решения — «народ и партия едины». Мы жертвуем свободой и сложностью (здесь, кстати сказать, возможна некая мера, градация), но обретаем стабильность.
Второй вариант я уже представил: сложное целое лучше однородного и простого.
А первый вариант означает возвращение к идеологии?
— Да, разумеется, и этот вариант, похоже, уже осуществляется. Не думаю, впрочем, что он предполагает «буквальное» возвращение в СССР — неизбежны поправки на время в целом и ситуацию в частности. Но в любом случае мы столкнёмся скорее с пропагандистским внушением, чем с терпеливым просвещением. А между тем ценности требуют времени, а главное — личного, мотивированного (со-)участия. В них нельзя загнать: мораль — не концлагерь. Ценности должны быть отрефлексированы и пережиты. В противном случае мы будем иметь дело с показной моралью, с простой декларацией лояльности, с ещё одним ЕГЭ: сдал — и забыл.
Второй вариант предполагает кропотливую и аккуратную работу с ценностями. Во-первых, они предстают как личный выбор человека: хорошие учителя представляют их как словесно оформленные экзистенции, а не «впаривают» и не навязывают. Если это твоё — ты принимаешь их, если не твоё — ищешь дальше. Перед человеком раскрывается определённый репертуар ценностей, соответствующий особенностям его цивилизации.
Поскольку «мы все — одной крови» и из одного леса, я вынужден выслушивать другого и принимать его относительную инаковость.
Во-вторых, оказывается, что у различных людей — различные ценности, и, поскольку «мы все — одной крови» и из одного леса, я вынужден выслушивать другого и принимать его относительную инаковость. Я должен перестать хамить и попытаться расслышать логику и резоны другой стороны. А может быть, увидеть иную грань истины. Истина многогранна, потому что в своём существе она — по ту сторону слов и мнений. Её невозможно посадить в вербальную клетку, выразить одной формулой. Иначе говоря, мы пытаемся выращивать культуру диалога и мелкими шажками идти к компромиссу.
Наверное, такую матрицу сложно создать искусственно, и она должна начать естественным образом прорастать снизу?
— Для этого нужно время, а у меня чувство, что у России его как раз нет. Я не знаю, как выбраться из этого парадокса — когда времени нет, но и форсировать события тоже нельзя, чтобы не попасть в ту ловушку, в которой мы жили не одно десятилетие.
Первый и второй варианты взаимоисключающие или они могут формироваться одновременно и параллельно?
— Мне кажется, что в многомерной российской матрице, если она возникнет, найдётся место и для идеологии. Она будет во многом патриотической и складывается она уже сейчас. Известная идеологизированность вообще свойственна российской цивилизации. Она коррелирует с тем в нашем психотипе, что я бы назвал строгостью. В отличие от Запада, например, мы, как мне кажется, не можем позволить себе неограниченную свободу, без риска сорваться в энтропию, то есть в тот же хаос.
Но в таком случае между двумя этими системами неизбежно будет нарастать конфронтация, и мы можем это наблюдать даже в нашем регионе на примере культурной политики?
— Конфликт уже налицо. И здесь определяющую роль, вероятно, может сыграть власть. Не в её интересах расшатывать лодку. Она понимает, например, что нужно что-то делать с коррупцией, становящейся смертельной болезнью России. Она, я думаю¸ понимает, что нельзя жить так же, как в недавние годы, когда всё было построено на цинизме. Власть может попытаться наладить диалог с той частью общества, которая уже привыкла полагаться на себя, а не на начальство. Которая представляет внеавторитарную ценностную реальность. Я надеюсь, что власть не утратила чувства целого, сознания того, что все мы — граждане России и что она представляет интересы всех. Я надеюсь, что со своей стороны она готова к диалогу и к компромиссам.
Власть, я думаю¸ понимает, что нельзя жить так же, как в недавние годы, когда всё было построено на цинизме
Может быть, то, что сегодня происходит в Перми вокруг Театра-Театра, является одной из иллюстраций к вышесказанному. Мы, в сущности, проходим тест на диалогичность. Пройдём ли мы его? Кстати, воспользуюсь случаем и «отвешу» комплимент Перми: это живой город. Надеюсь, что он таким и останется.
Если учесть, что матрица общественной консолидации будет построена на разнообразии, то какие комплексы ценностей в неё могут войти?
Попробую их перечислить, но не по степени важности: в последнем счёте все эти комплексы равнозначны. Во-первых, это Традиция. Не лишним будет напомнить, что современность в своём начальном, западном варианте возникает из Традиции, из её до поры скрытых инновационных возможностей. Об этом редко говорят и пишут. Порой Традицию представляют как средоточие мракобесия. С исторической точки зрения это несправедливо. С этической — это срыв в агрессию и демонстрация морального невежества. В сущности, это нигилизм, чрезвычайно затрудняющий формирование культуры диалога в России.
Традиция — не только у истоков современности, она в состоянии органично вписаться в современность (возьмите, к примеру, США, где произошёл синтез христианских и гражданских ценностей) в своих экзистенциальных, духовных воплощениях. Традиция, в частности, способна помочь человеку выдержать жизнь в нашем «быстром мире». Она содержит в себе мощный терапевтический потенциал и делает нас (в меру наших сил) свободными от собственных аффектов и амбиций, от внутреннего хищника, который живёт в каждом из нас. Наконец, она даёт «инструментарий» для реального внутреннего роста.
Но для нас это свои традиции?
— Для нас это православие (восточное христианство). Оно более мистично, нежели западное, не столь интегрировано в реальные исторические практики. При этом оно, как я уже сказал, располагает уникальным опытом работы с собственным сознанием. Стоит только заглянуть на страницы святоотеческих текстов.
Что ещё можно включить в «русскую матрицу»?
— Гуманистический ценностный комплекс, где человек является высшей ценностью, существом самодостаточным, суверенным. Это ценность первого порядка, из которой вытекают ценности свободы, частной жизни, демократии, рациональности, объективности, культ науки, идея гражданского общества и гражданской солидарности. Здесь, конечно же, есть своя этическая составляющая, поэтому есть и свои герои. Вспомним 1970–1980-годы: страна прилипала к экранам телевизоров, когда шли «Встречи в Останкино», где выступали интеллигенты, бывшие тогда без преувеличения властителями дум. В те годы роль духовной элиты играли именно интеллигенты: Сахаров, Солженицын, Лихачёв, Аверинцев, Лотман… Сейчас у нас нет моральной (культурной) элиты. Но если мы живой народ, она у нас может появиться. Мне кажется, наличие морально-авторитетной группы является частью обязательной цивилизационной программы.
Мы потеряли моральную элиту, однако её утрата не привела к рассасыванию гуманистического комплекса. Его представляют все те, кто хочет жить свою жизнь и не представляет себя «ангажированным».
Третий комплекс отчасти связан с советским временем. Я понимаю, что этот период по-своему закономерен, невзирая на его ужасающие эпизоды — прежде всего самый масштабный в истории Европы геноцид. Была у этого времени, тем не менее, и своя этика, которую я назвал бы этикой социальной справедливости. Справедливо организованное общество в её рамках важнее отдельного человека. Эта этика восходит к российской традиции, к тому, что я называю «архетипом общинности». Тема справедливости начинает звучать с государственных телеканалов. Но пока это робкие шаги, насколько далеко готова зайти власть в этом направлении, сказать трудно. Однако именно ценности справедливости наиболее близки нашему большинству.
Можно ли в этот комплекс включить историю, общую память?
— Пожалуй, да. Наша история раздроблена, как и наше общество: между её эпохами зияют болезненные разрывы. У нас нет общего представления о нашем прошлом и потому нужно осуществить синтез русской истории, произвести её собирание. Не стоит подходить к ней избирательно. Смысл нашей истории так или иначе присутствует в каждом её эпизоде. Это будет больно, но у нас общее прошлое, и мы должны принять всё, что было в нашей истории. Принять в данном случае не значит примириться с тем, что было. Нужно осознать, что мы совершили много не просто ошибок, но и преступлений, испытать по этому поводу внутреннее сожаление (о покаянии говорить, увы, не приходится), пережить опыт российской истории в себе и принять на себя ответственность за неё.
Я согласен с В. Путиным, который в своё время обозначил патриотизм в качестве наиболее общего выражения национальной идеи.
Как соотносится идея консолидации общества и патриотизм?
— Патриотизм при всех сложностях его определения — важная составляющая российского ценностного базиса. Он будет тесно связан с «историческим» блоком. Я согласен с В. Путиным, который в своё время обозначил патриотизм в качестве наиболее общего выражения национальной идеи.
Формирование такого комплекса ценностей — это вопрос личной, общественной или государственной практики?
— Это возможно только на основе диалога всех заинтересованных сторон. Пока я вижу только две стороны: государство и самодеятельная часть общества. Главной проблемой здесь является то, сможем ли мы преодолеть антиномизм, который также свойствен нашей традиции. Если у нас это получится, если мы готовы слушать друг друга и считаться с другими, не переставая быть собой, то в российской истории может произойти существенный сдвиг к лучшему. Такое, возможно, намечалось во второй половине XIX и начале XX веков. Но тогда возобладал «русский раскол», заложенный событиями XVII–XVIII вв. Ныне мы всё ещё расколотое общество. От преодоления этого раскола, а до этого — его осознания, зависит наше будущее.
Хотелось бы обратить внимание на один парадокс в ходе беседы. Если попытаться соотнести действия властей с тем блоком ценностей, о котором мы говорили, то можно заметить, что государство начало с того, чем мы закончили, — с патриотизма. На ваш взгляд, не получится ли так, что власть вслед за патриотизмом начнёт последовательно вытягивать и все остальные блоки национального комплекса ценностей?
— Если «вытаскиванием» этого комплекса будет заниматься исключительно власть, то есть угроза, что кого-то она может признать патриотом, а кого-то нет. Кому-то даст конфетку, а кого-то накажет. Власть должна этого избегать, иначе никакого диалога не получится. Ей нужно признать, что у других также есть право на любовь к своей стране, но в естественных для них формах. А патриотизм — действительно, самый простой вариант консолидации, ведь он имеет отношение ко всем в отличие от остальных, указанных выше ценностных комплексов.
Что вообще даёт человеку высокая степень консолидации общества или это уже стало категорией, способствующей лишь экономическому развитию, и чем-то, характеризующим комфортную жизнь?
— Консолидация общества создаёт у человека ощущение причастности к большой семье. Это снимает внутреннее напряжение и устраняет тот моральный кризис (а некоторые говорят и о моральной катастрофе), который мы все сейчас переживаем. Ненависть и хамство становятся обычной формой нашей жизни. Мы больны. Консенсус по поводу базовых ценностей, зарождающаяся культура диалога, начальный минимум терпимости могли бы привести к смягчению наиболее очевидных симптомов этой болезни.
Предвижу возражения: с нами всё в порядке, нам не о чем сожалеть и не с кем договариваться… Ну что же: вы длиннее, вам виднее. Я же закончу по-своему: любая нация, любая история строится на диалоге ценностей и (в перспективе) на каком-то согласии. Только тогда мы собираемся в жизнеспособное целое. В противном случае…
