На месте нынешнего здания Мариинской женской гимназии в середине позапрошлого века располагался дом советника Пермской уголовной палаты Елисея Чадина. Ключевые эпизоды истории дома отсылают к архаичным представлениям, нагонявшим на пермяков того времени ужас, равный для нас экономическим кризисам.
В Перми широко известна появившаяся в середине XIX века история о чадинском, или, иначе, «чудовищном» или «таинственном», доме, на месте которого сегодня располагается здание ПГСХА (ул. Петропавловская, 23).
Впервые в печати её изложил Дмитрий Смышляев в небольшой заметке, опубликованной в 1882 году в «Пермских губернских ведомостях». Рассматривать подобные истории невозможно в отрыве от предрассудков того времени, их изучение не менее важно для понимания происходящего, чем зафиксированные факты и события.
Поэтому начнём с того, что причиной появления «чудовищных» домов считается поверье, когда возведение значимой постройки обязательно приводит к человеческой смерти: хозяина дома, строителя или человека, специально замурованного в фундамент или стену, ибо «на костях» стоит крепче. В данном случае мы имеем дело с известнейшей этнографической универсалией, в том или ином виде существующей у всех народов, — со «строительной жертвой».
История дома включает в себя два наиболее популярных эпизода, каждый из них также отмечен предрассудками того времени. Первый связан со смертью хозяина дома — советника Пермской уголовной палаты Елисея Леонтьевича Чадина. С точки зрения суеверных пермяков начала XIX века: если бы дом «на углу Петропавловской и Театральной площади» был достроен, то Елисей Чадин, как старший член семьи и единственный хозяин дома (сын Апполос и дочь Евдокия уже давно жили в собственных домах), был бы обречён.
Похоже, в это верил и сам Чадин. Известно, что он был человеком весьма небедным, и его средств вполне хватило бы для завершения строительства. К тому же легендарный дом был не единственным у чиновника. Елисей Леонтьевич вёл в Перми весьма активное домостроительство или, что вероятнее, спекулировал земельными участками. Так почему же хозяин дома имел все основания суеверно опасаться за собственную жизнь?
Современники и архивные документы рисуют Чадина как жадного и жестокого человека, который мог позволить себе не платить по долгам, из соображений экономии не приглашать специалистов-строителей, обходясь трудами собственных дворовых. И Елисей Леонтьевич справедливо подозревал, что его крепостные каменщики и печники почти наверняка закладывали дом и печи не на петушиную, а на хозяйскую голову. Вот почему, понимая это, Елисей Леонтьевич не спешил с завершением строительства.
По общепринятой версии, умер он от нервного потрясения, спустя два дня после того, как на его именины прислуга вынесла пирог с отпечатком черепа и костей («Адамова голова»). Череп и скрещённые кости рук символизируют собою нижнюю часть голгофской композиции, традиционно отливавшейся на чугунных надгробных плитах. Не секрет, что по приказанию самого Чадина его дворовые крали с кладбища памятные плиты, которые использовались в строящемся доме для устройства полов и печей.
Чем же так испугало преподношение прислуги Елисея Леонтьевича? Опять же, исходя из народных поверий того времени, можно представить себе ужас чадинских дворовых, ночью воровавших надгробные плиты: они не просто совершали кражу. Фактически хозяин посылал их на границу мира живых и мира мёртвых, то есть на верную смерть.
Становится ясно, почему слуги избрали именно такой способ мести хозяину. Им, очевидно, очень захотелось, чтобы в день собственных именин, когда поминают ангела хранителя, хозяин пережил такой же страх, как и они. Оттиснув на пироге изображение адамовой головы, стерегущей мир мёртвых, они заставили Елисея Леонтьевича заглянуть за край, посмотреть в глаза собственной смерти. И им удалось не просто напугать Чадина, они дали ему понять, за что ему придётся расплачиваться. Для человека суеверного всё было очевидно, всё совпало. Перед пермским чиновником разверзлась бездна.
Кикимора
После смерти Чадина дом стал заброшенным, но «чертовщина» в нём не прекратилась. Согласно мнению горожан того времени, в недостроенном доме поселилась кикимора, которая пугала прохожих, а через 20 лет во время катастрофического для города пожара 1842 года (тогда сгорели порядка 300 домов, в том числе дом губернатора) она спасла «чудовищный» дом, отведя стену пламени взмахами белого платочка. Пожилая пермячка из простого чина «собственными глазами видела, как какая-то женщина в белом чепце, высунувшись из слухового окна в крыше, платочком отмахивала от дома огонь соседних зданий».
И в 1842 году для пермских обывателей всё было очевидно, как и почти за три десятка лет до этого. Угроза огнём — самое верное средство избавления от кикиморы. Понятно, что лишиться жилья не входило в планы пермской нечисти, и она воспользовалась волшебным платком для того, чтобы оградить «залюбованное» жилище от опасности. Конечно, дом сохранился в страшном пожаре по вполне естественным причинам, оказавшись в таком месте, что на первом этапе пожара искры от него относил господствующий южный ветер. А когда начался естественным образом возникший встречный пал, то уже он оттягивал фронт пламени к северу и северо-западу от дома. Чудо действительно случилось, но имело понятную физическую природу. А легенда о «чудовищном доме» после пожара получила продолжение.
Справка:
«СТРОИТЕЛЬНАЯ ЖЕРТВА — один из фрагментов славянского строительного обряда, жертвоприношение, совершаемое в магических целях при закладке (реже — во время новоселья) дома или другого крупного строения для обеспечения его прочности и долговечности, а также для благополучия хозяев. Семантика строительной жертвы основана на уподоблении строительства дома сотворению мира, который, согласно космогоническим преданиям, был возведён из жертвы».
